Пасха в народе почиталась как один из самых главных и важных праздников: "Паска - уж самый большой праздник" (Залес., Избищи, КЦНТК: 116-03). Воскресение Христа в крестьянском сознании связывалось с пробуждением продуцирующих сил природы. Поэтому Пасха открывала весенний цикл обрядов, последовательно активизирующих эти силы: "Первый праздник - Паска Христовая. Вот с неё и начинают праздновать" (Никиф., Волосово*, КЦНТК: 079-18).

Готовились к Пасхе заблаговременно: натирали дресвой и мыли бревенчатые стены, полы, потолки, вешали на икону белое полотенце или просто тряпочку 1: "Вона к Паске собераешьши эть долго. Нидели за две уж Паску трендим: моём, приготавливаемси к Паске-то всё. Христос воскрес придёт - на[д]о визде в уголках вымыть, в подпольи, - визде раньше уж это... Спаси и сохрани лесёнку. Это придёт Иисус Христос во все уголки, [надо] штобы чисты были. Вот. Паску все знают" (Никиф., Бородино, КЦНТК: 090-20). Если в доме было два жилых помещения - летнее и зимнее, то на Пасху все семейство переходило из тесной "зимовки" в просторную и светлую летнюю избу 2. 

В канун Пасхи хозяйки луковой шелухой или красками красили яйца, пекли из белой муки и творога куличи, двух-трехслойную пасху или большой каравай. Сверху на них выкладывали крестик и надпись "Христос Воскресе!" 3. Все это укладывали в корзинку или заворачивали в платочек и вечером несли в церковь на праздничную пасхальную службу для освящения 4. 

Пасхальная служба продолжалась всю ночь. Нередко сразу после нее или же утром в саму Пасху прихожане посещали могилы умерших родственников, которые располагались тут же, у церкви 5, распевали на кладбище тропарь "Христос воскресе из мертвых" (№ 26), катали по могилкам освященные яички и поздравляли с Воскресением Христа умерших.

Когда взрослые приходили со службы домой, то разрезали освященную пасху, одаривали крашеными яичками ребятишек и тех домочадцев, кто не смог пойти в церковь, обменивались яичками и "христосались" - поздравляли друг друга: "Христос Воскресе!" - "Воистину Воскресе!", "С Паской! С Праздником! Со Святым Воскрисеньём!" (Мод., Слуды, КЦНТК: 136-03), а затем вся семья разговлялась 6. 

Кроме яиц и пасхального хлеба праздничный пасхальный стол включал в себя пироги с самой разнообразной начинкой, рогушки с творогом и сметаной, колобы и т. п. 7

Кусочек пасхи, полученную в церкви просвирку и одно из освященных крашеных яиц хозяева клали к иконе. Пасха с просвиркой должны были обеспечить успешный весенний сев 8: "Осветят эту паску, домой принесут и отрежут горбочек [= горбушку], положат вот на икону. А потом давали [в церкви]... просвирки. Вот ковда сеять поедут, этот хлеб, горбочек, захватывают и просвирку с собой" (Залес., Б.Восное, КЦНТК: 111-42).

Пасхальное яйцо оставляли на божнице на случай пожара. Считалось, что если его кинуть в огонь, ветер, раздувающий пожар, затихнет или уйдет в сторону от деревни, и пламя не будет распространяться на другие строения 9: "От Паски до Паски бережём яица. Яичко вот красненькое - хранят ево. <...> Вот ето и точно: вот ковда пожар, это пасхальное еицо бросай... на огонь... Вот он раскидыва[е]цца по сторонам. Еицо бросишь - пойдёт огонь вот прямо пламём вверх, вверх, вверх. По сторонам уже не идёт. Вверх вот так, как дом стоит, так вот и горит" (Мод., Слуды, КЦНТК: 144-16); "Три раза обойдёшь этот дом с ейцом и кидаешь ево прямо в дом, и сразу ветёр и пойдёт на реку" (Мод., Красино, КЦНТК: 144-08). Если же пожара не случилось, через год это яйцо либо сжигали в печке, либо, когда "розговляютцы родители [= в Радоницу], на кладбишшо и уносят эти яица" (Мод., Попчиха, КЦНТК: 085-12).

После закрытия церквей ритуал встречи Христа претерпел существенные изменения, но, в силу своей сакральной значимости, не исчез из традиции. Его стали исполнять сами жители доступными им способами. Так, в д. Плотичье еще до сих пор на Пасху женщины собираются в один дом и поют известные им молитвы и псальмы (Мод., Плотичье, КЦНТК: 133-19). А в д. Линева Дуброва в "христоськую" ночь женщины ходят "с краю до краю" деревни и "шибко", уличным голосом поют тропарь "Христос воскресе из мертвых" (Дуб., Линева Дуброва, КЦНТК: 079-68, 69, 70). Еще не так давно в этой деревне на месте, где раньше стояла церковь, ребятишки разводили костер, и женщины, прежде чем идти после встречи Христа домой, заходили на этот костер и одаривали там детей яйцами (Там же, КЦНТК: 080-03).

Красное яйцо было одним из основных ритуальных символов Пасхи и следующего за нею цикла весенних праздников. Необходимость окрашивания пасхального яичка в красный цвет народ объясняет уже с позиций христианской истории: "Ну, дак пасхальныи-то [яйца] всегда красныи, большинство красныи. <...> Как Мария Мандалина ковда пришла... в гости там к царю, и она... бла[го]словила белым еичком. А он, мол, как сказал, что, мол: "Пасхальноё красноё еичко [должно быть], а ты, мол, белоё [принесла]". Она сказала: "Ну, будет и красноё". И при нём же еичко появилось красноё. Господь, мол, сделал красноё на ёво глазах. Он не верил в Бога. И вот когда она подарила ему ето еичко, и он тогда стал веровать. Пошёл, сразу окрестился (был некрещёной). Окрестился и стал веровать в Бога, что действительно, на ево глазах еичко стало красноё" (Мод., Слуды, КЦНТК: 144-16).

Бесспорно, что на протяжении последнего столетия необходимость совершения многих архаичных обрядов удерживалась в народном сознании уже не только силой обычая, но и христианского вероучения, изложенного в доступной мифопоэтической форме. Поэтому есть все основания полагать, что на глубинных уровнях народного миропонимания содержание этой легенды имеет точки соприкосновения с такими ритуалами, как обмен красными яичками 10 и одаривание яичками детей или парней, специально для этого обходящих дома своей деревни 11. 

Маленькие ребятишки ходили собирать яички утром в Пасху по ближайшим соседям и родственникам: "Соберали раньше - такой обычай был, што [в]от так и идут. Ну, ждали, што: вот придут. <...> Вот мои ребята пойдут к соседям сходят, ихны - ко мне придут. <...> Придут. [Мы] сами знаём, што приходят за еичком - праздник, дак [ребятишки] нарядныи. Которы маленькии, даже корзиночка маленькая взята или сумочки теперь. <...> Мы и красили много тогда, што придут" (Никиф., Бородино, КЦНТК: 090-20); "Робятишка маленьки <...> вот придут ко мне (у минї было, ишь, пять девок), дак: "Тётя Марья, Христосай Воскреся! Есть яичко?" - "Есть". Всех и оделишь по ейцу. Пойдут в другую избу. И мои пойдут, и ко мне придут" (Уст., Шустово, КЦНТК: 091-06); "Робятишка-те, дак по своим-те всех оббегают" (Мод., Плотичье, КЦНТК: 141-06). 

Совсем маленькие дети просили: "Севонни ведь Пасха, давайте еичко-то!" (Никиф., Бородино, КЦНТК: 090-20; 091-18); "За еичком пришли" (Залес., М.Восное, КЦНТК: 114-28). Дети постарше знали и обязательное пасхальное приветствие: "Христос Воскреся, дай еичко!" (Мод., Слуды, КЦНТК: 136-05), "Тётя, Христос Воскресе!" (Залес., Б.Восное, КЦНТК: 114-31), на которое хозяйка отвечала: "Воистину Воскресе!", целовала ребенка и одаривала его яичком. Те, кто уже выучил пасхальный тропарь, могли обходить с ним не только дома родственников, но и всю деревню. Заходя в дом, они спрашивали: "Можно Христа проздравить?" (Уст., Игумново, ОНМЦК: 003-36) и, получив согласие хозяев, исполняли "Христос Воскресе из мертвых!" 12. 

Битье красными яичками 13 и широко распространенное на этой территории катание яиц по деревянному лотку 14 к середине XX века уже превратились в увлекательные весенние игры. Но свою магическую направленность эти ритуалы утратили, по всей видимости, совсем недавно. Так, по одному из свидетельств, "мужшины собераютце в один дом. У каждова еички принесёны. И вот они катят по этому лотку и чово-то загадывают. Уж я теперь не знаю, чово оне загадывают" (Залес., Залесье, КЦНТК: 112-18).

При катании яичек компании играющих четко разделялись на группы: мужчины всегда играли отдельно от женщин, которые могли привлекать к игре и ребятишек. Катание яичек считалось взрослой игрой, и самостоятельно, отдельно от взрослых дети в нее играли крайне редко. 

Обычно яйца катали на улице. Для игры выбиралось ровное место и оформлялось в виде круга. В круг под наклоном ставили долбленый деревянный лоток, и играющие по очереди прокатывали по лотку свои яички. Если катающий выбивал лежащее в кругу яйцо, то забирал его себе и катил снова - так до тех пор, пока не промахнется: "Выроют яму такую кругом, сделают лоточек такой, вот и там вот и ставят яица. И в этот лоточек кладут это яицо. Вот на котороё яицо попадёт яицо - обераёт. Мимо - ла[д]нно. Другая начинает женщина катать. Тоже эдак. Ой! Баб-те бывало окопитца около этой груды-то сколько. Сколько кто дак много яиц навыкатываёт, а кто и ничово - все прокатаёт" (Мод., Слуды, ШТНК: 076-19); "Лоток. И вот по лотку и катаёшь яицы свои. Если мине подошла очередь, я катаю: беру своё яицо и кладу на лоток, и катитцы яицо в круг. И котороё-нибудь-ко яицо и достанёт. Шчолкнёт - уже я ёво забераю... Выиграла - забераю" (Мод., Плотичье, КЦНТК: 141-06).

Вместо яйца в игровой круг могли поставить деньги: "У ково яиц нету, деньги - пять копеек ставили. Хто пять, хто о[д]нну" (Мод., Плотичье, КЦНТК: 141-06). В некоторых случаях заменой яйца выступала щепочка, хотя при попадании в нее, конечно же, расплачивались яйцом или деньгами 15.

Битье яйцами чаще практиковали ребятишки: "У вас яицо, и у меня яицо. И вот, котороё розобьётцы!? - один дёржит, а второй бьёт. Вот чиё яицо не розбилось? <...> А у которова не розбилось, тот заберает значит" (Мод., Слуды, ШТНК: 076-19). В д. Никифорово яйцами бились не только дети, но и взрослые, собравшиеся вместе для празднования: "В Паску собераемси все в один дом: ты несёшь еички, я несу еички, кладём на стол... Выбила - тут же все ели вместе. Ну, и проздравляём с Паской: "Христос воскреся!" Так все и сидим. Ну, по рюмочке так вот выпьём. И справляём так вот Паcку. Справим, потом домой уходим" (Никиф., Никифорово, КЦНТК: 087-34).

Празднование Пасхи продолжалось всю Светлую неделю 16: "[Светлая] неделя - как один день. Целая ниделя [в]от, как один день. И звон идёт - звонят на колокольне в колокола всю неделю - от воскрисенья до воскрисенья, целую ниделю" (Никиф., Никифорово, КЦНТК: 079-14). Звонить в колокола на Светлой неделе дозволялось всем. И молодежь сполна использовала это разрешение: "Парни ходили звонить в колокола на... церковь. И вот звонили целыми днями" (Мод., Ванское, ШТНК: 082-29).

Но главным ритуальным действом Светлой недели были молебны, которые священник совершал в каждом доме, обходя поочередно все деревни своего прихода 17: "В Пасху - "Светая неделя" называлась - ходил свешшенник. <...> Всю неделю и светит - ходит по деревням" (Дуб., Расторопово, КЦНТК: 080-53); "Не в саму Паску, значит, а начинают, было, дня через три пойдут по всем славить деревням" (Дуб., Цампелово, КЦНТК: 081-01). По всей видимости, именно этот ритуал обусловил понимание Светлой недели как единого пасхального дня, ибо празднование Пасхи продолжалось до прихода священника, и лишь после молебна крестьяне могли вернуться к повседневным трудовым занятиям. 

Вместе со священником по деревням ходил церковный причт и "богоносцы" - либо особо ревностные, либо давшие обет носить большие церковные иконы прихожане: "Хто болеет - берёт икону и несёт, штобы Бог здоровья дал" (Мод., Слуды, КЦНТК: 136-05). О приходе священника с "богоносцами" жители деревни извещались заранее и встречали их у самого входа в деревню: "У нас большой приход, дак даже на седьмой день [придут]. Наша деревня последняя, дак бывало на шестой, на седьмой день дожидаютцы, што севодни придёт поп" (Залес., Асташкино, КЦНТК: 115-07); "Вот ска[ж]ут, што севодни с иконой к нам пойдут. [Жители деревни] приходят туда к воротам - в конце деревни - встречают икону" (Мод., Слуды, КЦНТК: 136-05). 

К приходу священника готовились в каждом доме, а к самому молебну относились крайне почтительно: "Мама накрывала стол: вот уж напечот всево, вот перогов напечот, на стол пива поставит, пероги, - вот с[ей]час придёт свешшенник" (Никиф., Бородино, КЦНТК: 090-20); "Батюшко из каждово дома в дом всё ходит. И все стоят - большии и маленькии - в ряд дома, все молятцы. И батюшко поёт пасхальную службу в каждом доме" (Мод., Кортиха, ШТНК: 079-22). 

Крестьяне понимали необходимость пасхальной службы в первую очередь в связи со своими земледельческими нуждами и перед совершением молебна выставляли на стол под иконы приготовленные под посев семена 18: "На столы становили иконы... Раньше... ечмень сеяли, овёс сеяли, пшеницу сеяли, рожь сеяли, лён сеяли. Вот туды, в эти [семена] иконы на столе настановят, во все такие лукошка. На столе и становили иконы?, <...> И служили перед иконами" (Дуб., Цампелово, КЦНТК: 081-03). Судя по всему, освящение семян ассоциировалось в народном сознании не только с защитой их от вредоносных воздействий, но и с пробуждением жизненных сил и активизацией замерших в зимний период внутренних потенций растений.

Радоница или, как называют этот день в Устюженском районе, Родители, Радуницкие Родители - вторник на второй неделе после Пасхи - "это родительский праздник, это специяльно такой" (Никиф., Волосово*, КЦНТК: 079-17). По народным представлениям, этот день был Пасхой умерших: "Родители после нас через неделю розговлеютцы - родители-то. Мы розговляемси в Паску, а оне после нас через неделю, во вторую... И [называется]: Родительская Паска" (Никиф., Никифорово*, КЦНТК: 079-17); "Вот тут розговлятцы родителям и носят" (Залес., Ярцево, КЦНТК: 110-11). Но, конечно же, чувственно оформляли этот праздник живые, которые в Радуницу шли на кладбище к родителям "в гости" 19. На могилках своих родственников они расстилали специальные поминальные полотенечки-скатёрки 20 и выставляли на них принесенное из дома угощение.

В соответствии с пасхальной символикой, радуницкое поминальное угощение, обязательно включало в себя красное пасхальное яичко: "Вот Родительская-то когда, после Пасхи-то, во вторник-то... обезательно надо яица" (Никиф., Волосово, КЦНТК: 084-03). Так же, как и в Пасху, в Радуницкие Родители пришедшие на кладбище исполняли у могилок своих родственников пасхальный тропарь: ""Христос воскреся" поют около своих родителей" (Никиф., Волосово*, КЦНТК: 079-17). С умершими символически "стосались", катая по могилке крашеное яичко: "Паска - Христос воскреся! Вот с еичком придёшь [на кладбище] и катаёшь по могилке: "Христос воскресь, (там) папа (или мама, там, дедушко ли, бабушка)". Вот так ручкой покатаёшь сама у креста, вот где лёжит - к голове к ёвонной, на груде на ёвонной - вот и катаёшь и стосаешьши: "Христос воскресь, папа! Христос воскресь, мама (бабушка ли, кто ли, дедушко)! Христос воскресь! Христос воскресь!"" (Никиф., Никифорово*, КЦНТК: 079-17).

В старину на могилки обязательно приносили "опекишки" - специальные поминальные лепешки, похожие на оладьи. В Радуницкие Родители поминальная трапеза на могиле отнюдь не исключала пиво, а впоследствии и вино, к поминанию которым в другие родительские дни пожилые люди до сих пор относятся отрицательно: "Родители [= праздник] у нас на второй неделе после Пасхи... - поминаём во вторник. Она [= мама] оставляла пива. Она брала пивца угостить там старух. <...> Я вот прихожу. У меня торелка... - мама всё пекла там опекиши, а теперь печенье берём да и всё. <...> Я захожу - надо заходить с этой стороны, с левой, встречь солнца, и вокруг это окрупить рисом, обсыпать этех родителей... вокруг родителей. Я начинаю вот так - с мамы - и кругом вот так мужа обойду, окруплю, положу печенья, положу им по канфетине. Ему в могилу винца [налью]... Ну и всё. Потом пойду по своим родным. У меня ведь много там родных-то, двоюродных: и дедушки, и бабушки" (Никиф., Волосово, КЦНТК: 084-03). Разрешение на пиво, а позже и на вино, естественно, приводили к тому, что "все напиваютцы хорошо, досыта в Родители, все досыта" (Никиф., Волосово*, КЦНТК: 079-17).

Оставленное на могилках поминальное угощение предназначалось для птиц, в виде которых народ представлял души умерших: "[Яички оставляли], штобы птички съели... Прямо на кладбище, прямо на могилках и кладёшь - птички же и съедят. Бываёт и целенькоё оставишь, бываёт и роскрошишь, - всяко бывало" (Мод., Плотичье, КЦНТК: 140-11).

Считается, что в Вознесенье Христос, с Пасхи незримо пребывающий на земле, уходит на небеса. Об этом повествует, например, сохранившийся в памяти устюженских старожилов духовный стих, который в старину исполнялся в этот день: 

Вознесётся Христос Бог на небёса
Росплачутцы нишша братовая, 
Ростоскуётцы калика подоконна,
- Вы не плачьте, вы, дети малые,
Не тоскуй ты, калека подоконна.
(Никиф., Никифорово, КЦНТК: 085-04, 31)

Для того, чтобы Христу легче было подниматься на небеса, в каждом доме хозяйки пекли лепешки с творожной начинкой, края которых загибались и защипывались в виде ступенек - "рогушки" или "преснушки": "Преснушки пекли. И говорили, што Господь вот по этем по щипенькам полезёт наверхь. Защипеньки такие кругом" (Залес., Б.Восное, КЦНТК: 111-42).

В Вознесенье прекращается и пение тропаря "Христос воскресе из мертвых" 21, звучавшего с Пасхи в любой подходящий для этого момент: при обходах деревни и стада, посещении кладбища и т. п. Уход Христа делает этот сакральный возглас не просто бессмысленным, но и как любое лишенное жизненного смысла действие, грешным: "Не вовремя петь "Христос воскресе!" грешно" (Дуб., Линева Дуброва, КЦНТК: 079-71).

В устюженской традиции к 20-30-м гг. XX в. Троица уже утратила тот комплекс ритуально-обрядовых действий, который, вне всякого сомнения, был присущ этому празднику в старину.

Однако важнейшие троицкие обряды здесь сохраняются вплоть до последнего времени. Так, еще до сих пор жители деревень втыкают в наличники окон и ставят на божницу березовые веточки 22: "В Троицу крестят берёзку в церкве. Вот принесёшь из церкви берёзки веточку, ию положишь на... божницу, и потом в посвятой угол, где вот иконы висят, с улици тоже поторчишь веточку. Вот она висит, пока уж там... навсегда она. [Это] штоб светилсы Бог, помогал, штоб помогал Бог, штоб ничево не сд[елалось] - ото всех бед. Ото всех бед" (Никиф., Никифорово* КЦНТК: 079-18); "Это уж на Троицу дак всегда это всё намоёшь, везде намоёшь, начистишь и за берёзкам сходишь, и в избу принесёшь, поставишь в переднёй угол, и на улице всё наторкаёшь к стенке" (Залес., Б.Восное, КЦНТК: 114-31). Раньше на Троицу помимо отдельных веточек срубали целые небольшие березки и ставили их на улице к окнам: "У нас отец... такии небольшие срубит берёзки две, завострит и поставит под окошком. В землю поставит это" (Залес., Асташкино, КЦНТК: 115-03); "Сходим в лес, срубим, около дома поставим, заклиним, штобы они не падали. И в рамы там, в двери веточки всё втыкали. Так просто веточки [воткнёшь]" (Мод., Плотичье, КЦНТК: 137-32).

Вероятно, именно это движение березок - из природного пространства в пространство, обжитое человеком - отражено в известной частушке:

Скоро, скоро Троица,
Все берёзки тронутца,
Скоро дролечка приедёт,
Сердце успокоитца. 
(Никиф., Бородино, КЦНТК: 089-19)

Хранились троицкие березки не долго. В отличие от вербушек или великочетвергового вереса, по прошествии праздника они утрачивали свой сакральный статус и, соответственно, почтительное к себе отношение. Поэтому их, как и другие священные предметы, утратившие свои магические силы, сжигали 23 или же просто выкидывали 24. 

Несмотря на то, что Троица относится к переходящим праздникам, и период, в который она может проходить, имеет достаточно широкие границы, по мнению народа, именно к этому дню березовый лист набирает всю полноту жизненных сил и березка становится способной поделиться этими силами с человеком. Поэтому только после Троицы начинается заготовка березовых веников: "[На Троицу березовый] листок будёт с пятачок, тогда и веники можно носить" (Мод., Плотичье, КЦНТК: 134-14 25).

По всей видимости, на глубинных уровнях народного миропонимания существует невидимая связь между троицкими ритуалами с березками и культом умерших. На наличие такой связи указывает и использование березовых веников во время сожжения Масленицы, осмысляемого как прощание с родителями, и изготовление из березовых листьев подстилки и подушечки для покойника, и, конечно же, сохранившееся до настоящего украшение березовыми веточками могил умерших родственников 26: "В Троицу несёшь берёзки туда" (Мод., Плотичье, КЦНТК: 140-11); "В Троицу... носят берёзку на кладбище. На своих родителей по берёзке торкаэшь. В могилки ко своим родителям... в головах" (Залес., Ярцево, КЦНТК: 110-11). 

Другим важным троицким ритуалом является посещение кладбища и поминание умерших: "Поздравляли с Троицей родителей" (Мод., Попчиха, ШТНК: 085-27). В настоящее время поминальные обряды могут совершаться как накануне Троицы 27, так и в сам праздник 28: "Хоть в Троицкую субботу, хоть и в саму Троицу... у нас ходят по родителям" (Залес., Ярцево, КЦНТК: 110-11). Однако в старину днем, в который можно было посещать кладбище, считалась исключительно суббота 29: "По закону-ту Троицкие Родители в субботу - надо идти [на кладбище]" (Никиф., Волосово, КЦНТК: 078-22). Вероятно, это было обусловлено тем, что Троица являлась праздником не только для живых, но, в первую очередь, для умерших, и в качестве праздника она не допускала какого-либо выражения скорби и печали, без чего нельзя было обойтись при поминании: "Кто ходил в Троицки Родители - это в субботу. В субботу кто ходит - эсли кто такой поумнее, старинной, тот идёт в субботу. А в воскрисеньё - это говорят, што ихной праз[д]ник, не должны [живые ходить]" (Никиф., Даниловское, КЦНТК: 090-03); "В субботу ходили, потому што Родительска суббота. А Троица - уж это праз[д]ник" (Никол., Никола, КЦНТК: 086-29). 

По убеждению народа, в поминальные дни умершие родители выходят из своего закрытого для живых мира и имеют возможность слышать и видеть живых: "До двенадцети часов надо на кладбище сесть. Их отпускают, дескать, посмотреть, повидятцы. Мы-то не видим, а ёне-то нас видят, дескать. Это мы не знаэм чово - легенда ли, чово ли. Ну, делают, дак и мы дела[е]м все. До двенадцети часов отпускают их" (Мод., Слуды, КЦНТК: 142-34). Поэтому, как и в любой другой поминальный день, приходящие на кладбище рассказывали родителям о том, как они живут, какие события случились в семье, жаловались на своё "сиротское житье", нередко облекая жалобы в поэтическую форму причитаний.

А да подотти-то мине тихохонько
А да што на всё-то на общоё кладбищё.
[Доп. по КЦНТК: 082-35:
На сиротскии могилушки
Что ко матушке сырой земле]
А да мине встретить дорогих гостей.
А да что свою-ту родимую матушку.
А да со слезам-то я со горючиим.
А да што я с горюшком пришла с великиим.
Ой, да ты послуший-ко миня, моя родимая.
Ой, да ты роскройси да гробова доска.
А да розмахнис(и)-ко ты бел да тонкой саван.
А да вы роскройтеся, очи ясныи,
А да ты стан(и)-проснис(и)-ко, моя родимая.
А да я пришла-та я, бедная горькая.
А да со слезам-то я со великиим.
А да со великим да с тежёлыим.
А да я пришла-та тибе я всё сказать.
(Никиф., Волосово*, КЦНТК: 082-37)

Э да что-то я-та ростосковалася,
А да что-то я-та разгорёвалася,
А да уж я выйду я во чисто полё
А да ко своим-то и я к родитилям.
А да я пришла-та да гор(и)ка сирота
А да я одним-то я одинёхонька - 
А да согрубить-то мине ведь и ес[т]ь кому,
А да приголубить вед(и) миня некому,
А да хоть и ес(и)-то у мня рожоны детушки,
А да не со мной-то оне думушку думают,
А да не со мной-то да оне да гадают.
А да я подумаю да погадаю,
А да что я одним-то я одинёхонька.
(Там же, КЦНТК: 083-02)

Так же, как в другие поминальные дни, проходило и само поминанье: "Садились... на свою могилку. А потом уж вот как по кладбишшу по[й]дёшь к родственникам там или к знакомым. [Они] если поминают, дак тоже вот угошшают, дают чо[во]-нибудь - берёшь - или канфетину, или печанину помянуть" (Никол., Никола, КЦНТК: 086-29). В Троицу еще сохранялась ритуальная и символическая значимость крашеных яиц. Поэтому для троицкого посещения умерших родителей "яички красили - крашоные брали [на кладбище]" (Там же, КЦНТК: 086-29). 

Если старые могилки уже затерялись, что в старину было обычным явлением, или родственники оказались похоронены в другом месте, их могли поминать на могиле последнего умершего. Поминальный приговор в этом случае имел предельно общую форму: "Помяни, Господи, всеф знающиф, не знающиф и своиф родителей" (Уст., Шустово, КЦНТК: 091-08). 

Обычно к Троице уже начинала колоситься рожь. Поэтому наиболее ревностные крестьяне приглашали или привозили священника и устраивали на своих полосах молебны: "Летом, ковда это, ну, Троица, Духов день, ковда рожь колоситца... тятя ска[ж]ет: "Матка, давай кадку снесём в рожь". <...> Кадочку поставит, [на нее расстилают] скатерть хорошу и иконку [ставят]. Тятка привезёт на лошаде попа" (Дуб., Линева Дуброва, КЦНТК: 079-71).

Заговенье на Петров пост завершало весенние молодежные гулянья и открывало летнюю страду.

Одним из непременных обрядов этого дня было окачивание водой 30, которое знаменовало собой и начало "купального сезона" 31: "Вот в Заговеньё обливали. В Заговеньё. Это уж никуды не ходи. Уж девка не выходи из избы. Поймают, дак [обольют]. Из колодца на меня один раз семь ведер вылили. А эть я не подумала: косу била да и пошла. Миня тут и поймали" (Мод., Плотичье, КЦНТК: 141-08); "Мы сидели на голдырее [= галерее, крыльце] на колхозной. А забравши ребята были [на крышу]. С крыши и нас полили из вёдер прямо. <...> Мы сидели тут как раз, и сверху-то ребята: раз! Все завизжали. <...> Вечёром уж это, в гулянье. Эть хорошо одетось уж всё" (Там же, КЦНТК: 137-01). Девушки, в свою очередь, подстерегали парней: "Вглянет из-за угла и их тоже окатит. Игра эдак, игра! Молодыи были" (Никиф., Никифорово, КЦНТК: 085-29).

Обязательным было окачивание или купание молодых - тех, кто поженился в этом году: "Кто женилса, обезательно молодыих-то надо... сбрызнуть их. Подойдут как-то крадучи, да и чокнут на [н]их воды" (Никиф., Никифорово*, КЦНТК: 079-18); "Я вот хоть нонче вышла взамуж в эту деревню, дак уж тибя всё-ровно ко[г]да-нибудь да поймают - молодку. Всё-ровно выкупают в реке. Всё-ровно выкупают! Меня хоть в озере здесь купали" (Мод., Плотичье, КЦНТК: 141-08); "Я пошла вот за водой на колодец на етот, и не знала. А Миша Романов вон из дома вышёл да и идёт ко мне. Я эть почом знала. А он взял ведро у миня да на миня и вылил. Хотел ишшо в Вельгу [= реку] вташшить... окунуть миня, а уж как облил-то дак и не окунул. Цело ведро. А вода-то холодная была" (Залес., Избищи, КЦНТК: 111-37).

На весенний период приходится крайне важный для крестьянина день св. Георгия - Егорий, как его называли в народе. Егорий повсеместно считался праздником для скотины 32. Именно в этот день было принято первый раз выгонять скотину в стадо, а если позволяла погода, то и на пастьбу 33: "В Егорей мы выгоняли... Шестова мая всегда выгоняли коров" (Мод., Слуды, КЦНТК: 142-32).

Перед выгоном в стадо хозяева обходили свою скотину во дворе 34: "В Егорей... коров освечали. Сама я освечала <...>: зажигала в блюде - уголька положу да богородской травки... да топор под пояс, да и обойду... в хлеве <...>: "Спаси, Господи, Ягорей-победоносец, скотину в лесу и в поле, и в огороде. Спаси, Господи, мою скотину". <...> Дымком-то так обойдёшь три-то раз" (Залес., Крутец, КЦНТК: 113-14); "Возьмём иконку, и всех дома обойдём, всю скотинку обойдём?" <...> До выгона я дома обойду: и во хлеве, и на дворе, и везде обойду. И опускаю коровушку бла[г]ословясь" (Мод., Слуды, КЦНТК: 142-32).

После войны, когда мужчин в деревнях почти не осталось, обходить двор могли и женщины. Но все же в старину полагали, что это "мужской" обряд, и совершать его должен хозяин - или один, или с помощью жены 35: "Надо мужику обходить, што которой Богу молитцы" (Мод., Слуды, КЦНТК: 139-12); "Женщине нельзя. Не положено. Женщина считаетца как грязная" (Там же, КЦНТК: 144-16). 

Но и "мужшина перед Егорием... должен в бане вымытцы, штобы [был] чистый тоже" (Там же, КЦНТК: 144-16). Поэтому накануне Егорьева дня хозяева топили баню, мылись сами, обязательно мылся пастух, которому предстоял обход всего деревенского стада: "Байну истопим - всё как честь по честе... Обезательно штобы люди были в очишшенье... К иконе нельзя не в очишшеньё. Мы же с мужьями жили... Не в очишшеньё некогда не святую воду не берут, не к иконе не подходят. Это все знают... Баню истопим, всех вымоём. И... пастушок идёт в очишшеньё. Ковда берёт икону, обезательно он в чистом виде" (Там же, КЦНТК: 142-32).

Для обхода хозяин затыкал за пояс или кушак топор, ставил в блюдо иконку Георгия Победоносца и зажженную свечку, клал либо хлеб, либо оставленный для этого случая кусочек пасхи, либо специальный "егорьевский пирог", соль, яйца, освященную в Вербное Воскресенье вербушку, зажженную "богородскую" траву: "Мама... утром встаёт рано, идёт в хлев. У каждой животной шерсти (товда линька [у животных] - весна, это на егорьевской неделе) наберёт: от этой коровушки, и от этой коровушки, и от этой, и от лошадки, от овечок, и от теляток. И пекла перог с этой шерс[т]ью. <...> Егорьевский перог - это для скотины. <...> И вот отец встаёт: "Ну, мать, всё там на дворе сделала?" - "Сделала". - "Ну, пойдём обходить". <...> Вот товда отец... снимает образ, [берёт] хлеб, зажигаёт богородскую траву, четверговый верес... свечка зажгёна... одевает какую там фуфайку там, какую жакетку, вешаёт красной кушак... Топор под поясом. Отец с топором под поясом идёт за мамой. Мама идёт с хлебом, отец идёт с вересом зажгёныим. И всю скотину на двор выгонят: овец, коров, и всех (двор-то большой) на двор выгонят, и вот оне три раза обходят. Вот отец обойдёт, берёт топор и перед скотиной... три раза махнёт скотине. Три раза махнёт. Просто так махнёт над скотиной. И ешшо раз обойдёт, опять на это место подойдёт, опять три раза махнёт. И ишшо [обойдёт]. Кругом скотины [обходил], штоб скотина была вся в кучке, ходила в полё отправлялась, штоб эта скотинка шла спокойно вся домой - кучкой своей. И вот каждая скотинина и идут: три коровы вместе, там две ли коровы или лошади, когда эсли как выгоняём, дак вот и лошадь вместе. Все вместе. И идут все домой" (Уст., Кузьминское, КЦНТК: 083-41). 

После обхода икону и топор хозяева оставляли на дворе: "А топор-то мы всё торкали там на трои сутки в хлеве... В стену тыкнёшь... да и трои сутки там он и стоит, и всё" (Залес., Крутец, КЦНТК: 113-14). Хлеб обычно скармливали скотине 36, а пепел и угольки, оставшиеся от окуривания, высыпали в ближайшую речку или ручеек 37. 

Первый выгон скотины также обставлялся определенными ритуалами, которые у разных хозяев могли существенно варьироваться.

Так, по свидетельству из д. Слуды, когда хозяйка первый раз выпускала животных со двора на улицу, то клала на землю передник: "Должна перейти корова через передник. Значит это означаёт, што корова за хозяйкой будет ходить, не бу[д]ет блуждать" (Мод., Слуды, КЦНТК: 144-16).

В д. Даниловское, "как выгоняли, опахивали [у скотины] ноги. И вот через... плечо... кидали, штобы скотинушка ходила домой, дом знала. С копыт што обметёшь, берёшь и кидаёшь обратно через плечо на двор, штоб скотина знала, где ейно место, штоб она не путалась, ходила домой" (Никиф., Даниловское, КЦНТК: 089-11).

Перед выгоном хозяйка вербушкой крестила корову и кропила святой водой, а затем той же вербушкой провожала в стадо для общего обхода 38: "А ковда вот коров выгоняёшь... в Ягорей, дак вот вербушкам и спровожали. <...> С божницы брали [вербушки] и провожали <...>: "Как верба крепко росла, так и ты ко мне, коровушка, крепче будь", - вот тибе и всё" (Залес., Крутец, КЦНТК: 113-12).

При исполнении всех этих ритуалов женщина обязательно надевала головной убор и обувь 39; впрочем, с непокрытой головой и босиком на двор ходить не разрешалось и в обычные дни: "Без платочка и босой нельзя. Ко скотине без платочка вообще не ходят. Всё говорят: со скотинкой чово-то не ла[д]нно выходит. Вот, дак всё платочик наденут. <...> Говорят, што платочик надо, а то дворовой со скотиной чово-то сделаёт" (Мод., Слуды, КЦНТК: 139-12).

На поле общее деревенское стадо обходил уже пастух 40. По мнению народа, общий обход был необходим для того, чтобы "скотинка слушалась" (Залес., Ярцево, КЦНТК: 115-16), чтобы "коровы дружно жили тут, ходили в поле, молока штобы больше давали" (Залес., Ярцево, КЦНТК: 110-13), "стадо штоб в куче было" (Никиф., Даниловское, КЦНТК: 089-24), "[чтобы] хорошо скотина ходила" (Залес., Асташкино, КЦНТК: 115-07), никуда не девалась, не пропадала (Мод., Плотичье, КЦНТК: 133-19, Никиф., Даниловское, КЦНТК: 089-09), чтобы "Господь спас всё стадо" (Мод., Ванское, ШТНК: 082-34).

Для обхода пастух брал у сведущих людей охранительный текст или молитву - либо написанную на бумаге, либо наговоренную на какие-нибудь предметы, - которые также назывались обходом 41. Люди, не посвященные в таинства пастушества, как правило, не знают, что представляет собой такой обход: "Оне [= пастухи] не говорят. Оне про себя только знают это" (Залес., Ярцево, КЦНТК: 115-16); "А обход - это божественноё, наверно. Пастухи друг дружке передавали. И не каждой пастух свой обход передавал" (Мод., Плотичье, КЦНТК: 135-13); "Всё говорят, што: "Этот мужик обход даёт, дак легче пасть". Вот и ходят туда к ёму. А чово? - эть не скажут" (Мод., Слуды, КЦНТК: 139-12). Но даже и те, кто сам пас скотину или водил близкую дружбу с пастухами, обычно не относят себя к "знающим": "Мне обход давали: вот ейцо, свёклина <...> и всё. Ейцо, свёклина и всё. Ейцо - это давалось как на окруженьиё, штобы ёне друг дружки дёржались. А свёклина - это даёт молоко. Вот это мне розъясняли-то, у которых я брал, это розъясняли" (Никиф., Даниловское, КЦНТК: 089-26); "Вот Устинья, дак эта телят пасла. Дак она набирала шшукачей [= муравьев] в коробочек. Сколько у ей телят, столько и шшукачей возьмёт. <...> Так с собой и носила. Если она ляжёт, и телятка лёжат, никуды не убегут. Ну, приговаривала она наверноё ведь чо-нибудь" (Там же, КЦНТК: 090-04).

По одному из свидетельств, в один год колдун мог дать пастухам не более двенадцати обходов: "Двенадцать обходов в год их было [можно дать] на Егорей. А [в]от я приходил тринадцатый, четырнадцатый - мине уже [дали] обход обходом, но не особо он был твёрдый" (Там же, КЦНТК: 089-26).

Чтобы обеспечить хорошие удои, пастух прятал обход в каком-нибудь влажном месте 42: "Эсли положит где на сушу, што такая суша, коровы бросают доить. Он должен в воду положить" (Залес., Ярцево, КЦНТК: 110-13); "Обойдёшь, зароёшь в таком месте, што где вода всё времё была. У меня было [зарыто] <...>: такая низинка, вот старой пруд был, дак вот тут бредовой куст. У меня в бредовом кусту была зарыта. <...> У меня ходили [коровы], как солдаты то[г]да" (Никиф., Даниловское, КЦНТК: 089-26).

В д. Слуды считали, что пастухи обход "на сухой ли год берут или на сырой год. Если на сухой год возьмут, то корова, значит, только сухой год ес[т] траву, а уж как то[ль]ко мокрая [трава], она уже не прибавляет, корова, молока. А как на сырой год - она сухова не ес[т]. <...> Это только хто даёт обход, только [он] ето знает. Это тайна, ишь... Люди знают, потому што оне записывают все морозы. Или зима по лету, или лето по зиме. Оне уж это немножко розбераютцы" (Мод., Слуды, КЦНТК, 142-32).

Если "обход" был взят на хлеб, то пастух делил этот хлеб на всё стадо 43: "У нас пас двоюродной брат, Лёшка. <...> Он и го[вор]т: "Настька, сходи домой". Я говорю: "Чово?" - "Ты, го[вор]т, принеси мине чово-нибудь печонова. Я, - г[овор]т, - сёдни коров буду обходить. У меня, - г[овор]т, - обход взят". Я го[во]рю: "Хорошо, я схожу". Я сходила, принесла ёму отседа. Он нарезал, нарезал, нарезал кусочки. Ходит... каждой корове даёт кусочек. Каждой кусочек: "Штобы ёна, - го[вор]т, - и меня знала, и штобы и своих товарищей не теряла"" (Залес., Ярцево, КЦНТК: 110-13).

При обходе стада пастух был "оснащен" так же, как и обходивший свою скотину хозяин - иконой Егория, горящей свечкой или фонарем, за опояской у него был вставлен топор, в руке пастух держал кнут. Наряду с этим у него с собой могла быть святая вода 44, пирог 45, вербушки 46 и др. 

Если пастух совершал обход с помощниками, то "первый, старший там держит икону, и топор, и пояс, и кнут, а остальныи идут за ним" (Мод., Слуды, КЦНТК: 144-16). Помощники не только помогали пастуху нести вокруг стада его магические предметы, но и повторяли за ним молитвы и заговоры, тем самым как бы умножая их эффективность: "А я ешшо всё заведовала тут. Не знаю, чово сказать-то, [вот и говорю за пастухом]:

"Георгий-победоносец,
Победи и спаси коровушок
На весь год Господнёй
От злых людей,
От [лесных] зверей,
Ото всех напастей
Слава тибе, Господи,
Слава тибе!" - 

Перекрешшусь. Это когда пастушок по[й]дёт, и он тут стоит: "Говори за мной... Говори. Я говорю, и ты говори за мной". Потом пройдёт кружочик, опять эдак же, помолитцы: "Георгей-победоносец..." <...> [Топор] в землю воткнёт, иконку [на него] поставит и помолитцы тут. Потом опять иконку берёт, топорик сюда, за пояс, воткнёт и идёт кругом опять. Три [раза так обойдёт]" (Там же, КЦНТК: 139-10). 

Впрочем, свое посильное участие в обходе принимали все женщины, пригнавшие скотину. Поскольку Егорьев день приходится на период между Пасхой и Вознесеньем, женщины во время обхода пели обязательный для всех ритуалов этого времени тропарь "Христос Воскреся из мертвых": "Оне [= пастухи] уже пойдут кругом скотинки, а мы пели. <...> Оне только помолятце: "Спаси (там), сохрани и помилуй, Георгий-победоносец", - и берут икону, идут, а мы поём: "Христос воскреся!"" (Там же, КЦНТК: 139-12).

Обычно пастух обходил стадо три раза "по пути солнца". В конце каждого круга он мог не только помолиться, но и топором начертить на земле крест 47. 

Завершение обхода, при всех локальных отличиях, всегда носило императивный, заклинательный характер: "[Пастух] ковда обойдёт, после обхода три раза выстрелит... штобы звери не подходили... штоб все вместе были. Дак скотина вся сгрудитцы" (Залес., Крутец, КЦНТК: 113-15); "Заколотит пастух обход - заколотит кол в землю... Пастух ходит с топором, с иконой обходит весь круг... Все уже третьёй раз пройдут, и успокоятце коровы, и оне забивают кол, и корова всегда на ето место ходит. Обход тут заколочён, и на это место всегда корова выйдёт. <...> Если корова в стаде, в обходе не была, она уже стада не дёржитцы... Раньше ить по болотам коров-то [пасли]: <...> пустят - и до вечора. И пастух сидит. Где обход есть - каждая корова придёт на это место" (Мод., Слуды, КЦНТК: 142-32).

За обход пастуха обязательно одаривали яичками или деньгами: "Ковда обход идёт, дак все, каждая... - у ково у хозяйки коровы, она вот ведёт на обход и берёт - там эть пасхальныи [яички], на пасхальное неделе [сварены], дак и несёт: кто два яйца, кто [сколько]. И денёг ложат в шапку. Вот ковда обход обойдёт, оне [= пастухи] ложат шапку на землю, и в эту шапку [хозяйки] ложат и яица, и деньги, и всё. А они уж между собой - там куда хотят" (Мод., Слуды, КЦНТК: 144-16); "Мы даём деньги. Пастухи гуляют на ето, выпивают. Кто сколько даст. Яица носим. Даже от ... [Пасхи] яица крашены бережём к Егорью - пастуху давать. <...> С Паски. С Паски бережём. И крашеныё яица и даём им в это... штобы оне погуляли в Егорей" (Там же, КЦНТК: 142-32).

Нередко плату за обход в виде яичек, пирогов, рогушек пастух собирал вечером, обходя все дома, в которых есть скотина 48: "И вот пойдёт пастух по деревне с корзинкой, [по тем хозяевам] у ково коровушки ес[т]ь. И приходит в каждой дом. Эсли вот у миня коровушка, и мы всегда пекли, еичок давали пастуху... в Ягорий-то. Рогушок напечом, перогов. У ково чово ес[т]ь, и все и давали [пастуху]. Это вот было в Ягорий" (Уст., Деметьево, КЦНТК: 088-22).

Однако на щедрое женское подношение гуляли не только пастухи. Отметить Егорьев день вокруг них собиралась большая мужская компания: "В Егорей у нас много [и]менинников: Егорей, Анатольи Георг[и]евичи. Георгий, Анатолей - они [и]менинники в этот день, дак много соберётцы [мужиков], тут загуляют во всю дак... Все вместе гуляют. Ой! Пьют во всю, гуляют. И потом берутцы, всё лето пасут пастухи" (Мод., Слуды, КЦНТК: 142-32). 

После обхода скотина переходила уже в ведение пастуха: "Вот он обойдёт коровушок, и пойдут коровушки - как под началом явонным. Пастух у их начальником" (Уст., Деметьево, КЦНТК: 088-22); "[Пастух обход] сделаёт, у нево и не росходитцы стадо-то, хорошо и гуляёт" (Залес., Залесье, КЦНТК: 112-18); "Пастуха корова товда ёна знаёт - дажё голос, дажё свист, дажё всё" (Мод., Слуды, КЦНТК: 142-32).

В последние десятилетия, когда традиционный институт пастушества был разрушен, обход деревенского стада исполнялся уже самими женщинами 49. Несмотря на то, что они и пытались хотя бы внешне воспроизвести действия пастуха, но, к сожалению, сами основы пастушеского "тайного знания" оказались утраченными. И если человек умел хотя бы "крестиццы, божиццы" (Залес., Асташкино, КЦНТК: 112-32), он считался вполне достойным для свершения этого древнего магического ритуала.

Народный сельскохозяйственный опыт гласит, что травы и цветы набирают всю полноту жизненных сил к Иванову дню. Поэтому заготовка сена начиналась с этого дня: "Начинают сенокос в Иванов день - настояшшой сенокос" (Мод., Слуды, КЦНТК: 136-07).

Но как точка наивысшей реализации природных потенций Иванов день для человека традиционной культуры имел не только утилитарное значение. Он обладал сакральным статусом и, соответственно, определенными магическими возможностями. А расположение Иванова дня в годовом круге напротив Рождества обусловило и некоторые аналогии в смысловом и обрядовом наполнении этих важных календарных точек. По народным представлениям, так же, как и в зимние святки, в канун Иванова дня можно было выгадать предстоящую судьбу, совершением определенных магических действий подчинить себе силы природы, а собственной ритуальной деятельностью манифестировать наличие на земле этих сил. Но, в отличие от святочных обрядов, в своем подавляющем большинстве ивановские обряды так или иначе были связаны с растительностью.

Так, одним из распространенных гаданий на Иванов день было гадание на цветах-"богачках" ("богатыньках", "богавочках", "пухавках") 50: "Она - вот такой пупышек такой. Он не расцвевши ещё. А ковда он росцветёт, как это пух такой там, беленькой" (Никиф., Никифорово, КЦНТК: 090-08). Девушки рвали "богачки" по числу членов семьи, определяя каждому "свой" цветок, и ставили их на ночь в святой угол, а утром смотрели, кому что предстоит: если "богачка" распустится - человек будет жить долго, завянет - в скором времени умрет: "Ране было - ходили за богачкам. Богачки - такии росли оне... Ну, оне роспукаютцы, дак все [лепестки] слетают... Вот сходим к Иванову дни, сходим за богачкам, вот и навтыкаём: на отца, на мать, на сестёр, - на всех. Которы роспукаютцы, дак эте [к хорошему], а которые не роспукаютцы, дак тово и говорим: "Ой, худо"" (Мод., Слуды, КЦНТК: 142-28); "И эти богачки каждому... - семь чёловек, дак семь богачок, там три чёловека - три богачки, - сколько в семье человек, столько и богачок. Эти богачки приносим и под святым углом все ставим, вот там, - по старшинству: там вначале маме, потом папе, потом там крёсный, там старший брат или сестра, - и вот так подряд все. И утром встаём [и смотрим]: если, мол, которая богачка росцвела, значит жить будёшь, а которая совсем завяла, значит умрёшь" (Там же, КЦНТК: 144-16).

С помощью "богачки" могли загадать и на жениха - положить цветок под подушку: "Если как ёна роспуститцы... взамуж выйдет этова года, а эсли не роспуститца, дак не выйдешь этова года" (Мод., Плотичье, КЦНТК: 141-08). 

Чаще для гадания на женихов девушки собирали 12 различных цветков и клали их под подушку, надеясь, что "суженый-ряженый" покажется во сне 51. В д. Ярцево при этом приговаривали:

"Одиннадцать цветов, 
Двенадцатой - колос,
Подай во сне, мой милый, голос. 
С кем бы во сне повидатцы,
С тем бы и навек повенчатцы. - 

Это на Иванов день на цветы ложились. А цветы клали под подушку. Спать ложились и под подушку клали цветы и вот это приговаривали" (Залес., Ярцево, КЦНТК: 115-11).

Завивание из трав и цветов венков 52, которые иногда могли ассоциироваться с девичьей "красотой" 53, и спускание их на воду современные рассказчики интерпретируют по-разному. Так, в д. Плотичье считалось, что венок укажет сторону, с которой приедет жених: "Куда поплывёт, дак откуда придёт" (Мод., Плотичье, КЦНТК: 135-14). А в д. Слуды девушки полагали, что соединение двух венков предвещает скорое замужество: "Веночки... спускали. Дак вот сомкнётцы друг с дружкой - спустят да, дак вот уж взамуж выйдёшь. <...> Штобы вместе сплелись - благо всякиф цветков-те пучок такой навяжом, вот и спустим было в воду" (Мод., Слуды, КЦНТК: 142-30).

Другим гаданием, направленным на то, чтобы узнать о возможности выхода замуж, было заплетание "косы" - либо на поле, из ржаных колосьев, либо на березе, из веток 54. "Косу" девушки заплетали заранее, а в сам Иванов день ходили смотреть: "У ково коса росплетётцы, дак замуж выйдёт, а у ково коса не росплетётцы, дак замуж не выйдёт" (Мод., Попчиха, ШТНК: 085-09). Парни, как и в зимние святки, могли принять самое непосредственное участие в судьбе девушек: "А робята подглядят да росплетут - эть всё было. Росплетётцы, дак го[в]орят: "Нынче замуж эту отдадим"" (Мод., Плотичье, ШТНК: 075-08).

Сбору трав и гаданиям могло сопутствовать катание девушек по ржаному полю: "Накануне Ивана на рже в росе катались для здоровья. Голыи катались... Вечором накануне Иванова дня, ковда соберают цветы. <...> Катаемси да вижжим, да и всё... с девчонкам. Девушкам только [так ходили кататься]. Ребят мы не брали - голыи дак, в чём мать родила [катались]. Годов тринадцать, поди, было, али одиннадцать - вот эдакой возраст " (Мод., Модно, КЦНТК: 138-05).

Если девушки использовали ивановские цветы и травы в основном для гаданий, то взрослые женщины собирали впрок "богородскую" травку с хозяйственной целью - для окуривания коровы после отела и во время егорьевского обхода: "[На Иванов день] за травкой ходили. Коровушке травки принесём - божья травка, душистая такая. <...> [Она лежит] до другово Егорья. [В Егорьев день] обойдём, сожжём на тарелке на железной. А в Иванов день другой [травки] возьмём" (Мод., Кортиха, ШТНК: 079-34).

Немногие знающие хозяйки совершали и архаичный обряд пережинок - срезания на поле крест на крест колосков 55. Однако к середине XX века большинством населения этот обряд воспринимался не столько в качестве продуцирующего, сколько в качестве колдовского, вредоносного: "А уж которы чово-то знают, дак, было, пробегут по всему полю, по рже. И всё стригут-стригут серпом... Не знаю: чово, для чово это?.. Вот так подстригают, тут кидают. Идут рожью - и все поля обойдут. Это уж хто колдовать умеёт" (Залес., Б.Восное, КЦНТК: 111-42); "Ране, было, полё насеяно - рожь... Дак вот хто-то перестригал вот так колоски-те на кресты. Будём жать, дак и увидим - вот это у ково-то срезано, кто-то есть эдакой человек. На кресты [колоски срезаны], с угла на угол. <...> Эдаки были хитрые, ви[д]нно, люди... наверно чово ни ес[т]ь колдовали. Поговаривали на других старух, дак ить хто их знаёт, не видали дак: "Наверно ете", "Наверно, ете". Они, можот, знаёшь, для чово остригали... - ране хлеб-от свой всё жали да молотили, дак можёт для тово, штобы хлеб был у их" (Мод., Слуды, КЦНТК: 142-28).

Молодежь всю ивановскую ночь не спала. Парни и девушки либо собирались со всех деревень в одно место на гулянье, либо разводили в лесу или у реки костер и из принесенных из дома продуктов готовили яичницу и кашу 56: "На Иванов день ходили кашу варить в лес. Девки соберутцы кашу варить, а робята придут, съедят кашу. <...> Костёр разводили и на костре варили кашу" (Дуб., Расторопово, КЦНТК: 080-55); "На Иванов день... еишницу делали да кашу варили... Это раньше, при моей памяти. <...> Мой тятка с мамкой - оне спят без задних ног, оне устали на поле. Мы [идем теплину делать]: я, и братишко, и там в сусе[д]ннем доме, - вот вся молодёжь. Уговоримси - можот человек двадцать парнишок <...> - сойдём на реку, <...> сделаем теплину. <...> Еишницу [готовим], кашу варим... Я два [яйца принесу], и другая - два, и соберётцы много [яиц]. И еишница - вот такая! Все в кругу сидим, дожидаемси. <...> Кипит еишница. Внесём: "Робятишка, садитесь ис[т]ь". Все садимси: кто ложку, кто две [съест]. А озорники дак лягуху бросят нам в еишницу-ту. Ну, а мы хохочом: "С лягухой ис[т]ь не будём. <...> Каша житная - окладываём в эту сковороду. Ну, сам знаёшь - смехотура тут! Хто цопнул, хто не цопнул - ну, разве это культурно едим?! Балуём дак... Тут и ложки оставим... тут у теплины и бросим. И пойдём хохотать по хуторам" (Дуб., Линева Дуброва, КЦНТК: 079-73). 

Одним из распространенных ивановских обычаев были шалости молодежи. Так, в некоторых деревнях Залесского сельсовета в Иванов день, так же, как в Заговенье, парни и девушки окачивали друг друга водой 57. Но кульминацией молодежных бесчинств была сама ивановская ночь, в которую молодежь "заломачивала" или "закатывала", как это здесь называется: "Теплину затушиваём, идём по хуторам... ну, заломучива[е]м" (Дуб., Линева Дуброва, КЦНТК: 079-73). В Устюженском районе вплоть до настоящего времени, подобно тому, как это делается в зимние святки, молодежь припирает двери домов, закрывает кадушками или невидимым снизу оконным стеклом печные трубы, переносит на другое место или рассыпает поленницы, выкладывает дровами дорогу между домами гуляющих вместе девушки и парня, вывозит на дорогу уже не телеги, как это было в старину, а оставленные на ночь машины и трактора 58: "Вот се[дь]мово [июля] Иванов день. Вот севоннешную ночь будем заломачивать: козляки, телеги, бороны на дорогу вынесём. И с[ей]час также ведётцы. Прошлый год вот такую законопатили, што придсидатель меня розгораживал - мне не вы[й]тти было из дома. Завтра се[дь]мое [июля] - Иванов день. А севонни ночь ивановская, нехто не спит - не старыи, не малые. Заломачива[е]м! Вот поставьте машины, мы изломаём если, и суда нам не бу[д]ёт. <...> У ково какой обычай... По нашому сельсовету - заломачива[е]м. И сельсовет, и придсидателя закроём, и не выйдёт [он из дома], к чорту. <...> Они [= молодежь] бегают до утра - светло уж, кукушка кукует. Дак оне все, молодёжь, спать ушли, а старуха: "Ой, ой! Чорт тебя побери! Манька, открой! Уж я закрыта". Ну, Манька влезёт в окошко, откроет мине" (Дуб., Линева Дуброва, КЦНТК: 079-73); "Вот по дороге всё и наставят. Сейчас нету телег, дак и трактора, и машины вывезут. Вот по дороге и наставят вдоль деревни" (Никиф., Даниловское, КЦНТК: 089-11).

Шалости в ивановскую ночь были узаконены традицией. Поэтому хозяева не ругались и не обижались на молодежь: "Другой раз сидишь, слышишь - там стукают. - "Ой, побегу, [прогоню]". [Муж скажет]: "Не бегай. Пусть потешатцы"" (Мод., Плотичье, КЦНТК: 140-01). 

Молодежь пыталась высмотреть и как цветет папоротник 59, хотя вместо папоротника удавалось увидеть лишь свечение активизирующихся в ивановскую ночь светлячков: "Все пойдём в папоротник. В двенадцать часов в запапоротник пойдём - гледеть, когда росцветёт папоротник. А он чово! - какую-то секунду выпускает [цветы]. И мы ни о[д]нново раза не видели, штобы папоротник цвёл. А огоньков этих - червячки [= светлячки] - на ивановскую ночь!.. Дак мы пойдём - возьмём коробки из-под спичок, пойдём соберать светлячков. И почему только лишь всегда оне были только на ивановскую ночь эти червячки светленькие? Вот што вот этот огонёк! Везде: по дороге зайдёшь, так на обочине, везде их [много], просто как вот огоньки накиданыи. А мы возьмём, да в коробок. Домой принесли да положили в головы, утром встали - там серенькии червячки маленькии. Маленькии червячки серенькии! А уж затухши. <...> И вот почему-то только на ивановскую ночь вот эте червячки светили, эте огоньки!?" (Уст., Кузьминское, КЦНТК: 083-40).

Такой же безуспешной была и попытка достать скрытые в земле клады, которые, по поверью, выходили оттуда в ивановскую ночь: "На Крутую гору ходили. Говорят: "Бочка покатитцы с золотом в двенадцеть часов ночи на Иванов день". Вот по[й]дём. Бегаем-бегаем там по горе-то - не катитцы некак. Так и уйдём домой - не прикатилась. Дескать, бочка покатитцы с золотом и розвалитцы там, дак бу[де]м [золото] оберать. Сойдём, бегаем-бегаем по горе-то, да пойдём домой опять - ничово не было" (Мод., Ванское, ШТНК: 083-17).